Она шла на зов, шла сквозь время и сквозь сны, клубившиеся вокруг нее белесой дымкой. Дымка обволакивала ее колени, плескалась вокруг, как волны. И с каждым ее шагом из этой переменчивой туманной мути всплывали чьи-то образы, облекались в форму, обретали цвет, иногда – запах и вкус. А потом тонули в призрачном ничто, чтобы через мгновение проявиться вновь – уже другими. Но она не обращала на них внимания. Она шла легко и бездумно, в остекленевших зеленых глазах не было ни единой искры – ни мысли, ни эмоции, ни, тем более, жизни. Она шла в неизвестность, шла на звук чужого голоса и запах родной крови. И чем ближе она подходила, тем тверже и увереннее становился ее шаг…
…Колючий холод, незримый лед, в который превратился воздух в комнате, растопило духотой, когда из почерневшего зеркала, как из мутной водной глади, не вышла, но выплыла тоненькая женская фигурка. Тяжелый жар растекся вокруг, тяжело всколыхнулся и замер, облепив собой так, что дышать стало невозможно.
Андраш не пошевелился, не произнес ни слова, только скривился, когда тошнота волной подкатила к горлу. Хотя первой реакцией на присутствие упыря, тем более такого старого, было раздавить на месте, размазать по стенам. Но он сдержался и стоял, осторожно принюхиваясь к запаху потусторонней гостьи, некогда бывшей его сестрой, пытаясь различить хоть что-то, хоть крупицу того, что могло бы остаться в ней от той Ампэро, которую он когда-то знал.
А она вдруг метнулась на шаг назад и зашипела, обнажив длинные желтые клыки. Она забыла, что где-то существуют не только люди. Она забыла, а теперь ей пришлось вспомнить. Не разумом, но инстинктами ночного падальщика, вспомнить и отшатнуться подальше от очевидной опасности. Хватило бы одного некроманта, его силы хватило бы с лихвой, чтобы она и близко не подошла к этой комнате. А здесь был еще и демон, древний сильный демон, само присутствие которого заставляло ее сжиматься и шипеть. И одновременно с тем их сила, самый аромат их жизней, был так заманчив для нее, что она, не осознавая, тянула к ним щупальца своего голода, пыталась проникнуть в их мысли и чувства, хотела рвануть посильнее, урвать побольше – столько, сколько получится. Хотела, но боялась.
Андраш легко отгораживался от ее голода, как, наверное, и стоявший где-то рядом демон. Сомнений в участи Ампэро у лича теперь не осталось, но ему хотелось знать, как это могло произойти. Не для того, чтобы помочь ей, потому что сделать этого было уже никак нельзя. Он просто хотел знать.
- Ампэро, - голос Андраша, тихий и чуть напряженный, заставил ее вздрогнуть и снова зашипеть, - подойди ко мне.
Она не хотела идти, боялась, но сопротивляться некроманту не умела. И как дикий зверь, которого тащат на веревке, через силу преодолевая каждый шаг, она приблизилась к нему и замерла. А он поднял руки, очертил контур ее лица, восстановил в памяти родные черты. И, нагнувшись к ней, уже без всякого отвращения держа ее лицо в ладонях, прошептал ей в самые губы:
- Покажи мне…
Голос Андраша был тихим и мягким, не столько ласковым, сколько ласкающим. Он обращался сейчас не к скрученному страхом упырю, а к Ампэро, к сестре, с которой вырос вместе, к женщине, память о которой сохранил на все долгие столетия собственной нежизни. И что-то в ней, быть может последняя живая искорка, чудом сохранившаяся за все эти годы, откликнулось. Она подняла руки, так же медленно и осторожно. Пальцы ее, унизанные подаренными им кольцами, несмело коснулись его глазниц – сначала обугленной кожи, а потом, едва ощутимо, слепой белизны отсутствующих глаз. И он вжился в ее воспоминания, которые она сейчас вложила ему в душу, как последний дар. Андраш вобрал в себя ее отчаяние после его смерти, ее надежду хоть как-то приблизиться к нему, повлекшую за собой выбор его пути, пути некроманта, ее вдруг пробудившуюся жажду бессмертия, которая разрослась настолько, что задушила все, что было в ней живого. Он впитал в себя ее ужас, когда она узнала, что на нее был донос, слепой ужас, погнавший ее туда, где никто не стал бы ее искать – в родной дом. Через прикосновение Андраш пил ее панику, разделенную с сумасшедшим мальчиком, поселившимся в опустевшем доме, и слепую решимость отчаяния, толкнувшую ее на последний шаг – добровольную смерть в петле, обернувшуюся возрождением в могиле.
И в эти секунды, пока они делились друг с другом памятью об ушедших жизнях, они вдруг стали до невозможности похожи на себя прежних – брата и сестру, мужчину и женщину, обычных живых людей, связанных не только и не столько узами крови, сколько просто любовью. В эти секунды удушливая вонь присутствия упыря, неосязаемое, но четкое ощущение навязчивой жадности вдруг разбавилось тоненькой струйкой живой свежести, так, словно повеяло ниоткуда морским воздухом, холодным и чуть солоноватым. Тем воздухом, которым дышали когда-то мальчик и девочка, когда бегали, взявшись за руки, по белому песку – босые, чумазые, но совершенно счастливые…
А потом она не выдержала. Вспыхнувшая в ней живая искорка погасла, наверное, навсегда, задавленная упыриным голодом. Близость некроманта, доступность его силы сводили ее с ума, и она рванула на себя столько, сколько смогла.
Андраш оттолкнул ее тут же. Оттолкнул резко и сильно, так, что она не удержалась на ногах, упала и проскользила до противоположной стены, с глухим звоном ударившись об одно из зеркал. На ее злобное шипение лич не обратил внимания, он уже «закрылся» от нее. Понял, что сестра его умерла задолго до того, как повесилась, узнал все, что нужно, и присутствие упыря выносить больше не хотел. Он обернулся к Асмодею, ориентируясь на запах, и по-прежнему тихо, с заметной усталостью в голосе, сказал:
- Убери… это.
«Это», шипя, поднималось на ноги где-то за спиной, но теперь было совершенно безразлично личу. К «этому» он мог испытывать только брезгливость. Его Ампэро умерла, умерла грязно, потому что ошиблась. И Андраш не осуждал ее. Он знал, что в конечном итоге, таком разном для них обоих, не было его заслуги или ее неудачи. Это была обычная жизнь, которая, как известно, игра. И в игре этой не бывает победивших и побежденных, просто однажды кто-то из нее выходит. Ампэро вышла, и Андраш, наконец, узнавший, что хотел, теперь мог отпустить ее. Отпустить в себе самом. Навсегда.