Сегодня было сумрачно. Небо хмурилось, темнело, набухая тяжелыми тучами, прохладный ветер трепал паутину в саду и белоснежную скатерть накрытого на веранде стола. Василий кутался в мохнатую белую шкуру и согревался чаем с коньяком. В такую погоду он пребывал в заторможенном состоянии, как все хладнокровные, стоило бы перебраться в каминный зал, разжечь огонь, но почему-то не хотелось шевелиться. Главные напольные часы в доме все-таки пошли, и они с Эдвардом заключили временное негласное перемирие, завершившееся чаепитием на свежем воздухе. Гремлин сидел тут же, смачно прихлебывая что-то из блюдечка, изредка с жутковатым хрустом разгрызая кусок колотого сахара. «Что-то», потому что несло сивухой, а не чаем. На столе горела керосиновая лампа, привлекая своим светом редких мотыльков. Василий задумчиво смотрел, как один из его восьмилапых сыновей, Тредецим Гамма, лениво охотился за жирным ночным бражником под мрачным названием Мертвая голова. Еще не время для ночных бабочек, но бражник глухо стучался о закопченное стекло, шуршал крыльями, и не обращал на паука никакого внимания. Рядом на столе сидел белесый до седины Новэм Альфа, из первого выводка, и меланхолично полоскал лапки в блюдце с вареньем. Идиллия, в общем.
Правда, на душе было как-то неспокойно. В основном из-за того, что происходило в Лабиринте. Арахнида беспокоило неустойчивое положение королей, смена власти и прочие неувязки. С одной стороны, его это и не особо касалось, он не состоял при дворе, но ему не нравилось, что он не мог  разобраться в происходящем до конца. Словно перед глазами была разобранная головоломка, и ему не хватало самых главных элементов. Поэтому он рассеянно кивал невпопад гремлину, который увлеченно рассказывал о том, как выуживал крысу из системы парового отопления. В патологоанатомические подробности рассказа лучше было не вникать…

- …так вот я ее подцепил за хвост, а он у меня руках расползается, она же уже сварилась, крыса-то… - Эдвард увлеченно захрустел сахарком, а Василий слишком ценил минуты перемирия со склочным гремлином, что бы попросить не вдаваться в подробности. И потом его терзали смутные сомненья, что тот делает это нарочно, так что просьба остановиться могла только усугубить положение.
Звонкий стук дверного молотка на кольце отвлек его от тошнотворных представления о полуразложившейся крысе. Василий выглянул из-за ажурной решетки, которая скрывала примыкающую к стене усадьбы веранду от площадки перед входом, и радостно рассмеялся.
- Это сложный вопрос. Мы дома и одновременно нет. Мы на веранде, доктор, идите к нам.
Когда у тебя несколько сотен детей, казалось бы, что за беда, если одного из них ты не досчитаешься? Быть может, это совсем и незаметно? Быть может, но только не для Василия. Он чувствовал. Всегда. Не смотря на то, что с расстояниями ментальная связь значительно ослабевала, он всегда знал о смерти своих детей. Без каких-либо подробностей или конкретных причин. Просто сердце на мгновение останавливалось, словно пронзенное насквозь иглой, замирало. А потом снова продолжало стучать… Родители не должны хоронить своих детей. Это неправильно.
Он до сих пор не знал, что это было, с той самой болезнью, что косила его паучат. Эпидемия, проклятье, злой рок… Поражены оказались исключительно особи третьего выводка, самые молодые, Гамма. Тогда он совсем потерял голову, никогда в жизни он не чувствовал себя настолько бессильным. А доктор Стенли совершил чудо.   
Благодарность арахнида за спасение детей была поистине безграничной, но врач денег не взял. Хотя… Василий и сам не знал, чем вообще можно оплатить жизнь детей. Когда-нибудь он обязательно вернет этот долг, и цена будет не важна.
Но кроме благодарности было и еще кое-что. Василий жил очень уединенно. Основной причиной тому была его устрашающая внешность, которая даже у обычных существ, не страдающих арахнофобией, вызывала если не ужас, то неприязнь и отвращение. Это не нужно было даже говорить, видно по выражению лица, по ментальному фону. А доктор воспринимал его… иначе. Так что острые жвала хелицеров не увлажнялись ядом. Наверно, в его практике чего только не насмотришься. Поэтому радушие Василия было самым искренним.
- Вы давно у нас не были…
Эдвард перед доктором благоговел и, похоже, побаивался, пытаясь вести себя прилично.  Поэтому торопливо сверзнулся со стула, подтаскивая другой ближе к столу, расправляя на нем бархатную подушечку и гремя чашками.
- А мы вот тут чаевничаем, ага… - свою чашку он предупредительно отставил по дальше, надеясь, что доктор не учует алкогольные пары.

Проследив за взглядом доктора, гремлин обижено засопел, бормоча себе под нос.
- А я что? Я коньячку для аромату… Всего пару ложечек. – Принял из рук доктора пальто и цилиндр и уволок все в дом через некогда узорчато-витражную дверь в гостиную. Стекло было явно выбито совсем недавно, и только начало зарастать тончайшей слюдяной корочкой.
Василий фыркнул, подождав, пока Эдвард зайдет в дом, и тихо заметил.
- Пару ложечек…Пару половничков! А коньяк он сам делает, так что если будет предлагать, лучше отказаться. Даже думать не хочу, на чем он его настаивает.
Арахнид осторожно коснулся ладони доктора когтем одной из передних лап. Он прекрасно помнил ее, покрытую язвами от лекарств и той самой паучьей немощи. Собственно, рукопожатие предполагает некоторое наличие рук, которые у Василия были, но расположенные в центре ладоней паутинные бородавки портили весь ритуал. Клейкая паутина тут же цеплялась за дружественную ладонь, а видеть, как после твоего рукопожатия гость растерянно разглядывает руку и ищет, обо что ее можно вытереть, было хоть и приемлемо, но не очень то приятно.
- Теперь он действительно добрый, док. Как Ваши пациенты? Как практика? Я слышал об одной весьма успешной операции для одного воздушного создания…
Вообще он много чего слышал и знал, но предпочитал не говорить доктору, что осторожно и ненавязчиво присматривает за ним. Пауки есть везде, и все, что они видят и слышат рано или поздно становилось известно Василию. В данном же вопросе все было просто, потому что он знал из первых рук, а точнее лап своего детища, который привязался к оборотню и элементалю и остался жить с ними.
Эдвард вернулся и теперь сосредоточенно покряхтывая наливал в изящную фарфоровую чашку ароматный крепкий чай.
Тредецим Гамма, один из тех самых спасенных пауков, оставил свою охоту за бражником и теперь пробирался через стол поближе к доктору.

- Уважаемый, мне дорога моя жизнь и внутренние органы...
Арахнид тихо рассмеялся.
- Вот и я к своим некоторым образом привязался, - он с интересом наблюдал за действиями доктора. Бездонность саквояжа Стенли была для него источником неисчерпаемых открытий. При виде бутылки вина притихший гремлин заметно оживился и заерзал на стуле.
- Надо-ть стаканы принести, а то из горла как-то некуртуазно.
С этими словами он выбрался из-за стола и снова скрылся в доме. Василий проводил его взглядом.
- Он имеет в виду бокалы. Только это надолго, он в них хранит свои гайки и шурупы. Поэтому сначала он будет думать, куда их переложить, потом пойдет мыть, а в конце может отвлечься на систему парового отопления, - улыбнулся. – Эдвард помешан на машинах и механизмах, но ненавидит электричество во всех его проявлениях. Говорит, что искра убивает душу механики…
Василий кивнул при упоминании Александра. Собственно, поначалу ему было непривычно новое имя паука, но потом он смирился. В конце концов, можно носить много имен.
Он чувствовал, что сегодня доктор находится в каком-то странном состоянии. Меланхолия? Усталость? Может что случилось? В голову к другу не полезешь, арахнид и с чужими то подобное редко проделывал, не смотря на ментальные способности.
- Курите, док, я уже соскучился по Вашей сигаретной отраве, - шутливо. – Наверно, у меня тоже привыкание.
Арахнид рассеянно переставлял чашки и решил все-таки просто спросить.
- Док, у Вас все в порядке? Вы… как-то по-особенному задумчивы.

Арахнид вслушивался в слова доктора, задумчиво вычерчивая пальцем хитрые узоры на запыленном стекле бутылки. Он отдал ментальный приказ и спустя пару минут с потолочной перекладины веранды спустился паук, вцепившийся лапками в штопор. Василий пощекотал его по брюшку и отпустил, после чего открыл бутылку и разлил вино по опустевшим фарфоровым чашкам, предварительно протерев их клочком белоснежной паутины.
- Знаете, никогда не понимал этих правил. Бокалы для одного вина, стопки для другого, рюмки для третьего… Куча тарелок, ложек, вилок… Это все очень красиво. Эдакий церемониал. Но за красотой церемоний люди все время перестают видеть суть.
Он чувствовал настроение доктора, но не знал, что сказать. Это как встретить на своем пути чужую сеть. Тронешь когтем натянутую нить раз, другой… Осторожно сделаешь шаг вперед. Потому что это чужая территория, чужой мир, неосторожное слово может разрушить хрупкое равновесие, а ему этого не хотелось. Иногда проще станцевать брачный танец перед Черной вдовой, чем отвлечь человека от метафизических размышлений, которые затягивают словно бездонный омут.
- Пауки вообще не спят, доктор. Мы иногда замираем, отдыхая, или впадаем в анабиоз от холода. Это по сути та же смерть, но снов я никогда не видел, хотя много об этом слышал. Но я понимаю, что вы не об этом…
Арахнид едва заметно улыбнулся, вспоминая колоритную пару.
- Помнится, мы с этим рыжехвостым господином чуть не перегрызли друг другу глотки из-за того что… - Василий смутился. – В общем, не важно.  Думаю, в той битве я бы проиграл, как не прискорбно это осознавать. И мотылек не так уж прост… Они прекрасно смотрятся вместе. Огонь и воздух это хороший союз.
Он отсалютовал доктору чашкой и пригубил вино.
- Одиночество… Я слишком мало знаю, что бы судить о чьей-либо жизни. Но… - арахнид неуверенно замолчал, продолжив спустя мгновение.  - Вы словно закрылись от этого мира. Вы не пускаете его в себя, прикрываясь работой, хотя живете в нем уже много лет.  Быть может… пора открыть свое сердце Лабиринту?

- Проституции открываться не советую, выпьют досуха, и потом, док, вы, вне всякого сомнения, привлекательны, но до «голодных» вам далеко. Наркотики и алкоголь убьют ваш талант, хотя утверждают, что сие не пропивается. Убийства? Вы никогда не лечили убийц? Впрочем, не важно…
Василий залпом допил вино.
- Я не призываю смотреть на этот мир сквозь розовые тенета. Быть может, он и не лучший из существующих, но несправедливо отказывать ему в наличии света. Быть может здесь его и правда меньше чем в том мире, откуда вы пришли, но лишь потому, что Лабиринт собирает все пороки на себя, как губка, как сточная канава. А вместе с ними… - арахнид вздохнул. - Любовь.
«Разве не ее лик вы узрели в той паре?»
- Дружбу.
«Разве не за этим вы пришли сюда?»
- Привязанность, искренность, красоту…
«О, да, - внутренний голос хлестнул обжигающим бичом, -  Чудовище, убийца, вещающий о красоте и преданности. Воистину, абсурдность, достойная Лабиринта! Не хочешь рассказать ему о тех, кто запутывался в твоих сетях? О первобытном ужасе в глазах твоих жертв? О высушенных трупах на чердаке?... »
Рука арахнида дрогнула, когда чашка с глухим стуком опустилась на поверхность стола.
- Да, пожалуй, каннибализм из вышеперечисленного наилучший выбор, у нас будет еще больше общего… - по маловыразительному лицу арахнида было трудно понять, шутит он или нет. Восемь простых глаз, словно темные непроницаемые стекла очков скрывали все его чувства.
- Давайте я лучше расскажу вам ту самую историю. Воздушное создание умудрилось порвать ловчу сеть, а сей субъект, - он указал на сидящего на столе Тредецим Гамма, - справедливо оскорбленный подобным поведением, решил испробовать на нем действие своего яда. Появляюсь я, смотрю – мотылек, ну что думаю, добру-то пропадать, заберу домой. И тут на сцене появляется разъяренный лис. В общем, постановка была бы достойна Театрального Вавилона, но никто не умер, поэтому публика бы не оценила… - хотелось нажраться в усмерть, что бы отпустило наконец. Арахнид улыбался, продолжая рассказывать. – Хотя когда мотылек осыпался на землю разноцветным песочком, я посчитал свой паучий век разменянным.
«Да, док, вы бы застали только головешки от дома и сада, а от пауков не осталось бы даже пыли. Прах к праху. За то сразу и вместе».
- Потом мы вместе спасались от зензюблей… Вы не встречали этих тварей? Впрочем, вы же здесь сидите, значит, не встречали… А по поводу того, что они скрывают от окружающих свои чувства, слышали народную мудрость? Кашель да любовь не скроешь, - усмехнулся. – Может они и правы. Так безопаснее…
Где-то совсем рядом застрекотал сверчок. Поразительная наглость для насекомого в паучьем доме. Куда дети смотрят?

«Док очень мил, когда смущается. Кто бы мог подумать, что знаменитая английская сдержанность дает трещинку от маленького, но искреннего комплимента», - улыбнулся про себя арахнид.
«Мда, не стоит шутить, если ты не умеешь этого делать…»
Ментально чувствительного арахнида окатило волной тех самых эмоций, испытываемых доктором. Таких знакомых и привычных, когда он не успевал мысленно «отключить» жертву от осознания приближающейся гибели. Впрочем, это ничего не меняло. Убийство оставалось убийством, даже если ты убиваешь, погружая в сладкие грезы.
«Кажется, я только что «убил» еще одного друга…  Того, что он понял только что, он не сможет забыть никогда… Это оказалось больнее, чем я предполагал. И что теперь? Сказать, что я скорее отгрыз бы себе лапу, чем причинил бы ему вред? Слова уже не имеют значения…»
Расстроенный арахнид устало покачал головой и тихо заметил.
- Подменить можно только понятия… Вы видите то, что желаете видеть, впрочем, как и все мы. Красота в глазах смотрящего, не так ли? – он грустно усмехнулся. – Пять минут назад напротив вас сидел друг, к которому вы шли с радостью. А сейчас паук-убийца. Что изменилось, док? Во мне – ничего. Я остался тем же, кем и был. Изменилось лишь ваше отношение…
Сверчок настойчиво свербил где-то совсем рядом, Василий протянул руку и прибавил огня в керосиновой лампе, стоящей на столе, вокруг которой толклась редкая мошкара.
- Вы не поняли док. Если бы элементаль действительно погиб, по моей вине или нет, я бы почти наверняка с вами уже не разговаривал. Оборотень уничтожил бы огнем это место и его обитателей, по крайней мере, это был бы естественный выход его боли, знатный погребальный костер. В битве против тысячелетнего существа, а я способен лишь приблизительно почувствовать возраст, у меня не было ни малейшего шанса, - спокойно заметил арахнид, как ни в чем не бывало, выуживая седого паука размером с грецкий орех из вазочки с вареньем, отмывая его лапки остывшим чаем из заварника и промакивая салфеткой. Ни дать ни взять мамаша вытирает чумазое чадо.

«Другим? Тогда для полноты картины вам стоит увидеть, как я убиваю…», - арахнид вовремя прикусил язык. Не стоит усугублять положение, док уже и так чувствует себя не в своей тарелке.
- Тех, кому вы подарили жизнь и избавили от страданий, все равно будет несоизмеримо больше. А безгрешность… это вообще абсолютный миф, один из выдуманных полюсов, дабы все могли соотносить с ним свое поведение, - усмехнулся, - или поведение окружающих.
«Пытается оправдать меня? Док, в вас больше света, чем вы хотите показать». Василий протянул руку и посадил паука в сеть на окне.
- Это? Конечно же нет… Мне как-то в руки любопытная книжица попалась. Так вот, с точки зрения биологии это простейшие животные инстинкты, защита потомства и все такое. Коллективный разум паукам не свойственен, но для них я царь и бог. Я за них в ответе, вот и все.
Он посмотрел на доктора.
- Сколько лет господину Йоши? Много… очень много. Даже не сотен. Здесь достаточно древних созданий, некоторые и не помнят, когда появились на свет. Но поверьте, никакой многолетний опыт не защищает иной раз от совершения абсолютно не соответствующих почтенному возрасту глупостей. Заставить раскрыться самого доктора Оула Стенли? Пожалуй, это можно отнести к достижению.
Арахнид не удержался от улыбки.
- Всегда подозревал, что у врачей специфическое чувство юмора, - Василий взял чашку с вином и сделал пару глотков. – Конечно, вам давно пора развеяться. Я слышал это достойное заведение, да и порядок там поддерживается, все-таки Третий круг.
Он изо всех сил старался вернуть разговор в русло если не дружеской, то хотя бы светской беседы. Просто не верил, что когда-либо еще увидит доктора, поэтому все, что ему оставалось, не пугать его больше и оставить поменьше отрицательных воспоминаний об их последнем, он почему-то был в этом обреченно уверен, последнем разговоре.

- Прекрасное Далеко? Ах, оставьте… - арахнид поморщился. – Это из той же серии, когда говорят, мол, хорошо там, где нас нет. При виде вас так же орут и хватаются за топоры.
Воспоминания арахнида о сем наиприятнейшем месте были совершенно не радужными, и ему и в голову не приходило, что на доктора жители бы реагировали совершенно иначе. Он задумчиво слушал рассуждения доктора, но развивать тему животных инстинктов не стал. И так уже наворотил.
- Безграничных способностей не бывает, - улыбнулся арахнид. – Даже короли уязвимы, как выяснилось недавно. Посетите, посетите. В Третьем круге больше и некуда пойти. Опера  мечется от декаданса к авангарду, уж и не знаю что хуже, а Вавилон… - зябко передернул плечами, - вообще неприятное место.
Он посмотрел вокруг и с удивлением заметил, что влажный ночной полумрак отступает, сменяясь рассветной дымкой. Скоро первые лучи солнца запутаются в тончайших паутинистых нитях, засверкая брильянтами осевшей на них туманной росы. Василий очень любил именно это время.
Двери веранды распахнулись, и из них радостно вывалился всклоченный гремлин, увешанный обрывками паутины, потрясая изящными бокалами из нежно-лилового стекла.
- Нашел!
Арахнид не выдержал, и фыркнул от смеха, пряча улыбку за чашкой с вином. Алкоголь сделал свое дело, приглушив боль от недавнего разговора. Гремлин укоризненно посмотрел на значительно опустевшую бутыль.
- Едрить-кольтить… - Эдвард переводил оскорбленный взгляд с арахнида на доктора. – Дохтур, ну ладно этот, - кивнул на Василия, - наполовину животное, что с него взять, восемь лап и никакого воспитания… Но вы то, интеллигенция! Очки носите, цилиндр опять же… Из чайной посуды, а? Как можно?...