ООС: предположим, что события происходят несколько позже, нежели у Чёртовой бабушки.
Целый, живой, здоровый, но очень скисший Астьюс брел по опушке леса, ковыряя тяжёлыми копытами теплую землю – ни дать ни взять пахотный старый мерин.
Когда он впервые оказался здесь, в Лабиринте, оптимизм не покидал нашего героя; все казалось, что вот она, жизнь, и вот оно, счастье. Тысячи новых впечатлений, целый вихрь, фейерверк!
Теперь ему было страшно. Его уже раз семь чуть не употребили в качестве десерта (еще бы; такой незнакомый, молодой, вкусный, без приятелей - просто подарок алучущим!), а все попадавшиеся существа, как нарочно, были нелюди не только в прямом, но и в исконном смысле. Крайняя примитивность их ума повергала Астьюса в шок, а порой - в уныние (особенно часто в последнее время появлялись размышления о том, что, возможно, они на самом деле гораздо лучше и умнее его, просто он этого не может понять). Шёл он, потряхивал отросшими до плеч мазутными прядями, настороженно шипел, косил гигантский ночной глаз – так и до животного опуститься недолго. Обычный его плавный, скользский шаг сменился дергаными нервными движениями; впрочем, это было продиктовано не пластикой, но усталостью и разочарованием. Туманные тени плясали по телу. Сосны грели ароматом сухой смолы. Небо - розоватое, вечернее; как в тот день, когда он вообще попал в Лабиринт. Попал… Над розовыми перистыми облаками, легкими и светлыми - космическая синяя глубина.
Узрев впереди постройку (не то сарай, не то..), чёрт почему-то обрадовался ей, как родной матери. Улыбнулся тихо, прибавил шагу, весь сияя, и с облегчением вломился в душное помещение, обрывая с двери наскоро вдавленную ручку. Конечно, это было то самое место, где в прошлый раз ему удалось пробить себе на «ночевать и харчевать». Так паршиво, дёшево Стю себя ещё не ощущал. Ну да ладно… Что тут у нас?
В проницательности не откажешь?
Здесь было, как и тогда, как и всегда, пожалуй: безрадостные морды соседствовали с мордами в пьяном угаре, а те в свою очередь с философами-странниками, задевая их и им тыкая – в прямом как угол смысле; один «угарный» дотыкался, и философ, неприглядный и, не тая греха, засранный дед проломил ему грудь чем-то нелёгким, разорвал и зоб и вилочковую желёзку. Да, та угарная морда была почти птичьей. А тело и вовсе как у петуха.
Но Астьюсу всё равно было смутно жаль замершего, он поморщился – это было совсем не весело. Ещё невеселее, чем на улице.
Чёрта даже взмутило от отвращения, как заскрипело-застонало нечто обращающее на себя внимание.
Волос вздыбился, глаза помутнели, и вообще с каждой строчкой нот аккордеона становилось всё хуже и печальнее. Взъерошенный, он смотрел на игрока снизу вверх, забыв про собственный призыв уходить, и отбивался от едких колотящих звуков.
Хмуро вперился в одну точку, словно оттуда тянуло вкусным запахом. Пьяно качнулся и с грехом пополам побрел к импровизированной сцене, задевая изгвазданным хвостом точёные столики.
На табурете с высокими ножками, держущимся, кажется, на двух их уцелевших трёх и ещё на честном слове, сидел мальчик. Маленький, как сухонький скелет, с несоразмерной грудной клеткой и тончайшими веерами пальцев. Последние же упорно жали клавиши, выдавливая из Астьюса по мысли в секунду.
Талант определённо был. Что он вообще здесь делает? Не талант, конечно, а мальчонка?
Нужно убираться отсюда. Не хватало еще, чтобы я со своими же галлюцинациями знакомился... Тем более... я уже давно ни с кем не общался...
А почему бы и не попробовать? Why not? Может, что и получится...Презумпцию своей вины, я, конечно, не опроверг, но...
Отредактировано Астьюс (2010-07-03 22:54:03)