Талий заснул, уютно устроившись, как в колыбели, в ветвях своего учителя – могучего ожившего много столетий назад дуба. Рядом приютились крошечные создания: феи – они любили спать на груди светлого существа, которое всегда было ласково с ними, а в холодные ночи отдавало им своё тепло, чтобы им спалось также спокойно, как и ему. В траве звучали трели цикад – это были не вполне обычные насекомые, и песни их были особо гармоничны, помогая отяжелевшим векам сомкнуться, чтобы их владелец смог забыться эфирным сном, блуждая вне своего тела легчайшим призраком по тем уголкам мироздания, о которых чаще всего поутру не может вспомнить. Ах, если бы ангел помнил! Если бы он помнил – его развитие происходило постоянно, ему бы не нужно было выдумывать что-то и углубляться в такие недра, в которые приходилось – он бы черпал из источника знаний, как усталый странник из звонкого ключа. Но, увы, от всех сновидений оставались только эмоции. Иногда это было умиротворение, иногда – неописуемая радость, а порой он просыпался, и его всего трясло от неведомого ужаса, и ангел часто задавался вопросом, что с ним происходило там, и мог ли он остаться вне тела навсегда. В эфире очень, очень много сущностей, могущих поглотить или просто поймать в свои силки – держи ухо востро, учили прародители. А ведь даже они, помнил ангел, даже они, такие могучие и блистающие великолепием и бесстрашием, опасались эфира…
Сладко зевнув, Талий опустил голову в мягкую шапку свежей листвы, и уже сквозь сон пропел:
- Ночи светлой и доброй всем, исполненным любовью.
Он почувствовал, как ответил ему ласково дуб, как нежно зазвенели феи, как отозвались из дальних уголков его родного дома тысячи стрекоз и травинок – прощаясь с ним до утра будущего дня, который, несомненно, будет ещё лучше сегодняшнего.
И вот он снова свободен от тела, и вот он снова попадает в поток энергии, циркулирующей через сердце мироздания. Вокруг такие же, как его прародители, такие же, каким, несомненно, рано или поздно станет он…
Но что-то ухватило его. Цепко, властно, жёстко. Он метнулся навстречу тем, кто потянулся, чтобы не дать ему пропасть – но уже через мгновение Талий Сеанэ был совсем в ином измерении. В чьём-то сознании. И это сознание, чувствовал он, вовсе не схоже с обитателями Далека.
Медленно, осторожно ангел осмотрелся…

Поворот головы – и волосы метнулись следом. Глаза широко распахнулись – но не потому что пытались узреть больше, чем было доступно в этой тьме, – нет, невольно ища страдающего, но оглядывая замест этого сверкающий в неверном отблеске свечи нож в чьих-то умелых руках.
Ангел не знал, где он. И он перестал осознавать, сон это или реальность. Попытка дёрнуться прочь – но новый всхлип из угла, полный боли, страха, мольбы… Мрак расступился перед его взором, и Сеанэ прикрыл губы тонкой ладонью, потому что увидел оковы, увидел кровь и – эти глаза, взгляд которых резанул само существо крылатого создания, причинило невероятные мучения и заставило сделать шаг к пленнику.
Одежды зашелестели в глухой тишине; ангел и не знал, что они могут шуметь, подобно листве учившего его. Ноги почти не касались пола – но Сиан мог поклясться, что он слышит свои шаги. Душа нуждалась в помощи – чья это была душа, и что это было за место, и кто этот неведомый мужчина с опасно сверкающим лезвием в руках? Кажется, лицо его исполосовано – или это так падают тени? Неужели и тени нарисовали чудовищный шрам на животе этого человека?
Талий оказался рядом с прикованным существом быстрее, чем ожидал от себя сам, и склонился над страдающим, который тут же потянул к нему руки. «Женщина! – закричало всё внутри. – Отец небесный, это женщина!»
- Не бойся, - мягко и как можно более ровно и успокаивающе проговорил он, прижимая прильнувшую к нему трепещущую плоть. – Всё будет хорошо.
Ладони ангела ласково скользнули по запястьям пленницы, энергия потекла прочь из тела Сеанэ, останавливая кровь, затягивая раны… Вот только освободить от металла ангел не умел, и досада взяла его при мысли об этом. Но кто может? Быть может, тот, кто заковал…
Ангел осторожно поднялся, отстраняя от себя жертву неизвестного человека, к которому крылатый как раз повернулся и взглянул ему в глаза. И от взгляда этого Сиана бросило в дрожь… Ноги начали предательски ломаться, не желая ни в какую подходить к незнакомцу, потому что всё, всё внутри просто кричало: «Опасно!» И всё-таки ангел сделал шаг. Потом ещё. И ещё. И так он приближался к этой свече, этому ножу и испещрённому шрамами (да, всё-таки это именно шрамы!) лицу, чтобы, не отрывая взгляда от чужих глаз, тихо, но уверенно, даже требовательно произнести:
- Дайте мне ключи.
Он внутренне содрогнулся, но виду не показал; подавил он и желание окончить фразу этими словами и всё-таки договорил, не оборачиваясь на сидящую в углу:
- Она не заслужила. Позвольте мне заменить её в общении с Вами.

Крылатый юноша внимательно следил за каждым движением человека, за каждой тенью, бросаемой его движениями в полумраке. Вот он встал и оглядел ангела: тело сковал неистовый, ледяной, мертвенный страх… Вот он заговорил: Отец небесный, его щёки, они прорезаны до самой кости челюстей! Сеанэ увидел кольца, сдерживающие форму губ, и внутри всё похолодело – кажется, постепенно до крылатого создания стало доходить, кто перед ним и что тот делал и будет делать и впредь…
- Не… подходи к ней…
Слова не хотели выходить из груди, им вполне было уютно и без того – зачем провоцировать этого человека, разве не видно, на что он способен? Но Талий не мог молчать. Так же, как копает себе яму знающий, что будет расстрелян – ангел говорил, ибо чувствовал за собой… А что он чувствовал? Силу прародителей? Где она, эта сила? Почему же она с трудом позволяет говорить, а сделать шаг никак не выходит? И почему эта сила не поможет ему остановить палача?
Ангел осознал, что сейчас произойдёт – и что он вправду не способен пошевелиться, чтобы броситься на защиту, ухватить, не дать ножу прикоснуться к пленнице…
- Не трогай!
Талий беззвучно закричал, опустив голову и закрыв руками уши, чтобы до них не донёсся вопль женщины – тщетно, и всё же. Все лицевые жилы, казалось, натянулись в гримасе бессильной ярости, и мощный поток энергии был обрушен на палача…
Но что же это? Талий поднял полные боли глаза и – понял, что не нанёс никакого вреда человеку. Да, его ментальное воздействие никогда не было сильно, но только что он сжёг столько своей жизненной энергии, что это должно было отразиться хоть как-то! Он попробовал докоснуться до сознания человека в шрамах, но буквально провалился в кромешную бездну, где не было ни логики, ни страха, ни хоть чего-то привычного пониманию смертных или обитателей небес – и только два округлых глаза какого-то мерзкого создания, бессмысленные, жадные…
Ангел невольно отшатнулся и постарался осознать себя. Он услышал жалобные, но такие тихие стоны из угла, и сердце снова защемило – но вид того, как человек облизнул нож, отчего-то пробудило вновь ту необъяснимую силу, что толкала его на все прочие поступки, совершённые в этой комнате.
Талий сделал несколько шагов к палачу – быстрых, широких шагов, потому что иначе бы ноги его подкосились, и он точно бы упал – взял мужчину за запястье той руки, которая держала нож, сжал со всей силой, на которую был в тот момент способен, и, глядя прямо в глаза, яростно прошептал:
- Пусти её сейчас же. Дай ей уйти живой и больше не смей причинить ей вреда. Я останусь. Останусь, - словно убеждая самого себя, уже сквозь зубы процедил юноша. – Что хочешь, делай со мной, её пусти. Немедленно!

Изменение выражения лица истязателя сбило ангела с толку: вот он, совсем обычный человек, простой, добродушный даже, и шрамы-то его вовсе не так страшно смотрятся на озарённом улыбкой лице… Но что-то всё-таки тревожило крылатое создание, он старался вглядеться в светлые глаза стоящего перед ним, словно выискивая в них правду – чуть ли не саму истину бытия... И – вот оно!
Холод оков на его руках. Острые грани металла впились в нежную кожу, не знающую ни серьёзных ран, ни тяжёлых ожогов – девственно чистая плоть взращённого в природной колыбели дитя двух блистающих звёзд. Он не посмотрел на оковы – он не хотел отрывать взгляда от глаз палача, потому что не хотел показать своего страха. Внутренняя борьба продолжалась, все инстинкты, которыми наделила его бренная оболочка, в панике метались, умоляя своего обладателя опомниться.
И вот перед ним ключ. И он слышал каждое слово человека. Предательски севшим голосом, но всё так же уверенно и властно ангел процедил:
- Нет. Не надежду. Я дам ей свободу.
Он резким движением схватил ключ, так что звенья цепи загремели – интересно, было ли это музыкой для его необычного ночного собеседника?
Талий присел перед женщиной на корточки и предупреждающе поднял руки, чтобы она не бросилась ему на шею, произнеся ей шёпотом – но не для того, чтобы скрыть что-то от стоящего за спиной мужчины, скорее просто для успокоения несчастной пленницы – следующее:
- Ты должна забыть сейчас обо всём. Твой разум должен очиститься. Это сон, божье дитя, - воспользовался он термином, который слышал из уст прародителей по отношению к живым, плотским созданиям. – Ты можешь покинуть сон. Ты можешь освободиться. Но ты должна довериться мне и успокоиться…
Ключ провернулся в своём отверстии. Мелькнула мысль: «Но ведь этот же ключ может сныть и твои путы!» Ангел с печалью подумал, что, наверно, может. Но он не сделает этого – он обещал. Если только она уйдёт свободно… Это же сон, так? Просто нечто очень мощное держит их обоих тут…
…и не отпустит так просто. Ведь тот, кто стоит за его спиной, превосходит в силах Сеанэ во много крат – только он волен дать своим пленникам уйти. Или заставить остаться. Осознав это, ангел распрямился, резко оборачиваясь к мужчине – цепи снова звякнули, и снова мелькнула мысль: «Насколько хватит их длины?»
Не сходя с места, загораживая бывшую пленницу собой и протягивая ключ обратно, юноша склонил голову на бок:
- Как она может уйти? Я хочу знать, что с ней будет всё в порядке. И не смей меня обманывать!
Отец небесный! Что он творит? Что он несёт? Как будто он что-то сможет сделать, если палач пустит в спину уходящей жертве нож, который, несомненно, войдёт по самую рукоять! И всё-таки он старался отогнать от себя эти и другие, более пугающие и трезвые мысли, просто потому, что вера – единственное, что у него оставалось в этой комнате, при свете тусклой свечи, при блеске ножа в чужой руке и при этом вселяющем отчаяние взгляде.
И тут женщина всё-таки побежала. Задев крылья ангела, она вскрикнула от испуга – кажется, она была не вполне в себе, только и понимала, что освобождена от пут.
Талий предупреждающе распахнул крыло перед человеком, отгораживая тем самым его от беглянки, бросившейся к двери, и вновь прямо взглянул ему в глаза, без слов предупреждая: «Не смей». Губы плотно сжались, всё тело, каждый мускул напряглись в ожидании; сердце тяжело ухало где-то в голове, перекрывая прочие звуки – звуки мрачного молчания среди слабых отблесков тёплого пламени во тьме, взрезанной лучами холодных звёзд… Под обманчиво открытым небом…

Всё произошло слишком быстро – или это треклятый страх был всему виной? Тот ужас, что сковал всё тело при виде расходящихся краёв причудливого шрама на животе и вываливании из неё огромного червя, стрелой – нет, быстрее! – метнувшегося за бывшей пленницей. Чёрная слизь на белых перьях, этот запах, резанувший самое нутро… Ангела замутило, как будто он был самым обычным человеком: «Да что же со мной такое?!»
Он не знал ужасов, творящихся за пределами его скромной обители, он никогда не наблюдал ничего противоестественного и никогда ничего – подобного тому, что видел сейчас. Мучитель был лаконичен, как сама смерть – и тот червь, что подался за жертвой, был более скор, чем молния, разрезающая небо – ангел только и сумел, что дёрнуться вслед, и цепи натянулись, больно врезались кольца металла в кожу, свозя её, выпуская на свет звёзд капли алой, отдающий блеском перламутра, крови. Не обращая внимания на боль, Талий сделал ещё один порыв, ухватившись за цепи руками, потянул на себя, и там, где они крепились к стене или полу, что-то хрустнуло. Но хрустнуло глухо, столь же безнадёжно, как сама попытка вырваться.
- Ты… - сорвалось с губ, когда крылатое создание взглянуло в те самые круглые звериные глаза. И в них не было ничего: ни осмысленности в привычном понимании, ни даже заинтересованности – но в них была простая, прямая логика, самая, что ни на есть, естественная для животного: жертва бросилась бежать, разве можно устоять перед таким соблазном?
Цепи были натянуты до предела, ни на йоту больше ангел не мог сдвинуться. Глядя, как растворяется кровь, мешаясь со слюной червя, ангел только судорожно вздохнул: его грудь сдавливали судороги бессилия и отчаянной ярости, столь несвойственной ему. Он не смог. Не смог ничего сделать. Всё тщетно теперь…
Голова безвольно опустилась на грудь, веки плотно сомкнулись, и только какой-то частью себя Талий ощущал, как червь миновал его, вопреки ожиданиям ангела. Кажется, зверь вернулся в свою обитель… Да что же это было за существо такое – этот палач?
Огромных трудов стоило обернуться, заслышав голос Ремфана. Он смеялся, откровенно смеялся над всеми трепыханиями глупого крылатого создания… Откуда-то из потаённых недр снова вспыхнула та самая чуждая ему ярость, и ангел почувствовал, как, беспечно сжигая своё жизненное время, он приобретает силу. Силу для того, чтобы воздать палачу за всё, что тот заслужил…
Молча, не позволяя себе тратиться на ненужные слова и возгласы, Талий бросил себя к человеку (и, о Небеса! – червю в его теле!), не зная ещё точно, что будет делать, но явно намереваясь для начала схватить ненавистное существо. Бывает ли гнев праведным? Ответом на вопрос прозвучала отчётливая боль в крыльях, которую Сеанэ тоже проигнорировал – пусть себе, он не даст палачу остаться без наказания, и плевать, что судить не ему!
Но вот в лицо ударил пронизывающий ветер, бросил горсть колючих снежинок, и ангел потерял из виду свою цель. Рядом что-то заскрежетало, словно сами стены ломались под напором стихии. Но ангел стоял, закрывшись крыльями, как щитом, от пурги, и с досадой потянул со своей руки обруч. Ладонь поддалась, сжимаясь под натиском металла, пытаясь выскользнуть из пут – но в какой-то момент обруч перестал скользить, и снова впился в плоть. Закапала кровь, но Талий всё тянул и тянул, и всё-таки – резким движением одел обруч обратно, не в силах причинять себе больше боли. Тяжело дыша, будто он был человеком и пробежал огромное расстояние, ангел с удивлением сложил крылья снова за спиной: куда делась метель, почему снова так темно, и где весь тот снег после пурги…
Сон. Как заклинание повторил про себя ангел. Сон. Он ведь может постараться выбраться отсюда, ему нужно совсем немного сил… Или много. Очень много. Кого он пытается обмануть?
Быть может, всё дело в оковах? В их тяжести, которая убеждает, что ты не имеешь пути назад? Талий прислушался к шорохам – комнаты ли? – и ощупал цепи, по ним отыскивая то место, где они крепились – и крепились ли вовсе теперь? Да, кажется, здесь. Кто-то просто играет с ним, как играл с той женщиной, чудовищная тварь с бездумными звериными глазами…
А может, человек сам нуждается в помощи? Может, тот червь управляет им? Ах, в любом случае, человек больше не жилец. Но стоит ли убегать от чудовища, когда можно попытаться дать ему отпор? Он только что убил невинную душу… Ах, может, и не безгрешную – но кто он таков, чтобы судить! И он будет убивать снова. И ангелу придётся с ним схлестнуться. Сейчас.
Уперевшись в пол ногами, Талий потянул одну из цепей на себя, намотав её на руку. Снова глухой натужный треск, и ангел начал тащить цепь на себя рывками. Ещё, ещё и – вот вмонтированный в стену конец освобождён, и ангелу пришлось ударить по воздуху крыльями, чтобы сохранить равновесие. Ну всё, теперь вторая и – он встретится со своим противником лицом к лицу.
Медленно он намотал вторую цепь на правую руку…

Вторая цепь отказывалась поддаваться напрочь – и ангел тянул поначалу рывками, а потом стал расшатывать болт медленней, но более ритмично, хотя на всё это было так мало, так мало времени…
Вокруг было хоть глаз коли, но вот звуки, они изобиловали, заставляя сердце сбиваться, терять свой естественный ритм: то спешить, то отставать, биться в лёгкой истерике от невозможности осознания происходящего. Прекратить! – приказал себе властно ангел. Всё-таки что, право, за человеческие замашки!
И вот он заставил себя не слушать, точнее, не воспринимать окружающее его. И пусть где-то среди вакханалии звуков может оказаться тот самый шелест приближающейся угрозы, но уж внутреннее ощущение его точно не подведёт – где это видано, чтобы ангел не почуял смертное создание! Впрочем… Смертно ли то, что охотится за ним? И имеет ли оно хотя бы отголосок души?
И вот ангел ощутил присутствие мужчины где-то поблизости. Талий ощерился, как волк, взбешённый появлением охотника близ его логова, и рванул цепь изо всех сил. Натужный скрип – но не поддаётся стальное кольцо. О, тело Сеанэ никогда не отличалось физической крепостью, по силе оно было сравни человеческому, только что скульптурность фигуры досталась от его канонических прародителей. Но не хватало упора, не хватало веса!
С ожесточением ангел повернулся к креплению спиной и перекинул цепь через плечо, сразу усилив рычаг, и рванулся с новыми силами вперёд. Жажда добраться до пленителя была так велика, что абсолютно затмевала разум, и он перестал вообще что-либо слышать и ощущать – кроме неприятного нытья в лопатках… «Ты считаешь, гнев грехом?! – почти закричал он про себя. – Я не могу простить, прощение не исправит его! На эту сила должна найтись сила иная, и если не я – то кто?! Ну, скажи, что я не прав! Осуди!»
Вопли, окружившие его разом, вторили пламени, жгущему изнутри, и только придавали сил действовать. Вот снова протяжный скрежет – сейчас, сейчас наступит переломный момент, и ангел будет свободен!
Но кто-то коснулся его груди. Даже сквозь одежду Талий почувствовал мертвенный холод, исходящий от пальцев человека… Он здесь!
Талий не успел осознать, что именно делает – тело среагировало быстрее: левая рука подхватила цепь с болтающимся тяжёлым болтом на конце и, сделав короткий круг для разгона своеобразного оружия, метнула его туда, где должен был находиться противник. Удар должен был быть весьма ощутимым, особенно если придётся остриём, особенно если в голову…
На этот раз боль поразила вовсе не крылья – хотя он ждал порицания своего поступка и дерзкого вызова Отцу. Но нет. Что-то легко, молниеносно проникло между пред- и последним ребрами, разрезая ткани, вспарывая всё внутри, до чего могло дотянуться, так неприятно скрежетнуло о жилы…
Стало горячо, и ангел невольно схватился за то место, куда был нанесён удар. Жар растекался от раны дальше по телу, воспалённо проник в слегка задетое лёгкое, промокнул одежду и заструился дальше, минуя стиснутые пальцы…
А потом была агония. Сеанэ впервые столкнулся с подобной болью, и она заставляла бренное тело изламываться в судороге, и ангелу пришлось приложить неимоверно много усилий, чтобы не упасть на колени. Помогла и цепь, всё ещё перекинутая через плечо, на которой Талий и повис, отклоняясь вперёд и сжимая, скребя, свежую рану сквозь одежду.
Он никогда не признавался даже самому себе, но он боялся боли плоти. Муки духа, безусловно, были тяжкой ношей – но плоть была всегда и во всём собой: проста, пряма, требовательна. И когда ей причиняли увечье, она страдала так, что могла перекрыть даже стенания души, и от капризов земной оболочки некуда было деться, перебороть их даже силой воли составляло серьёзную задачу. Быть может, когда он станет равным своим прародителям, что-то и изменится, но пока…
Что станет с ним, если его убьют во сне? Едва ли с ним играет в эти невесёлые игры такая сущность, что сможет поглотить его, и он расстанется со своим физическим воплощением. Значит, все увечья и прочее – это расход его энергии, его жизненного времени… Что ж. В таком случае нельзя исцелять себя, чтобы не потратить ещё больше, чем придётся. Чем он рискует? Болью… Боль можно перетерпеть. Он же сын своих прародителей, он справится. Обязательно…
- Я… тебя… уничтожу, - прорычал пополам с неприятной хрипотцой ангел в темноту. – Не думай, что тебе всё сойдёт с рук…
Безумный рывок – и вот с треском второй болт вылетел из своего укрепления. «Интересно, достиг ли цели первый?» Кровь полилась сильнее, просочилась сквозь одежду, алыми пятнами окрасила снег под ногами крылатого создания, огнём заполнила лёгкое, и ангел зашёлся кашлем, правда, предусмотрительно наматывая цепи на руки, чтобы удобней было держать и бить, в случае, когда противник окажется близко. Отец небесный… Какой это, к чёрту, ангел?!
- Зачем ты… - сквозь кашель, пускающий кровь ртом. – Зачем ты это делаешь?

Ангел напряжённо ждал ответа – ему казалось, вечность тянется сейчас бесконечной лентой перед ним, и он один, и никого нет и не может быть рядом – только отрицаемый всем существом страх и пламя в его груди. Созерцал бы он себя со стороны, знал бы, что эта глухая пустота длилась всего несколько мгновений – но он не мог этого знать. Для него минуты исказились чем-то неопределённо тягучим и мучительным, горло перекрыл желеобразный комок, и крылатому пришлось перестать дышать. Сколько у него ещё есть времени? Потрать силы – это так просто, рана будет исцелена! И ты проживёшь ещё на несколько дней или лет меньше. Но зачем оглядываться на смерть тому, кто собирается вознестись к звёздам и обрести отеческое бессмертие под сенью древа Познания…
И вот он услышал ответ. Словно отдающее эхом, такое знакомое воззвание… Помоги… Именно его слышал ангел, когда только попал в этот морок – женский голос, смолкнувший навсегда, скорее всего, даже для Истока. Жертва, которую он не сумел спасти. Ноша, добавляющая вес взваленному на плечи кресту, натирающему трапеции и крыла.
Ангел не удержался – его согнуло пополам, и шафранное пламя заката озарило его фигуру, сведённую судорогой: тело избавлялось от перекрывшего дыхание кома.
Это было развязкой, или точнее сказать – кульминацией? Апогей хитросплетённого кошмара, наконец-то наступившая демонстрация карт. «Вскрываемся?» Мимолётный взгляд на стоящего на коленях человека: где твой козырь из рукава, искушённый игрок?
И вот время вернулось в своё русло, свет померк, оставшись неясной вспышкой из прошлого, и на двоих мужчин изумлённо воззрился рогатый белёсый месяц с бархатистого умиротворённого неба. Сеанэ обернулся, встревожено, как напуганная птица, пытаясь понять, где же он и что с ним: его учитель, погружённый в глубокую дрёму, его частые крохотные гостьи с изящными крылышками, а там, в ветвях…
«Этого не может быть. Это просто картина, которую он рисует для меня…» Но уверенности не было ни в чём – только запоздало ангел отринул от мужчины, предупреждающе перехватил цепи, грозно сверкнув глазами на ударившего его из тьмы.
Брови сошлись к переносице, образуя столь несвойственную пречистому созданию суровую складку меж собой, губы дрогнули, будто порываясь что-то произнести – но ангел остался нем, созерцая упавшего на колени. Он беззащитен. Он сломлен. Он напуган.
Так ли это?
Сеанэ разрывался на части: глушившая его ярость до сих пор желала довести дело до конца, уничтожив ночного призрака раз и навсегда; жалость к нему ревностно рвалась броситься на помощь, унять боль, остановить кровь, а совесть… Со-овесть… Она не могла примирить ничто внутри. Она корила ангела за его чудовищный поступок, но в то же время трубила, что он поступил верно, соглашалась с голосом разума, запрещавшим подходить к опасному существу, но при этом велела прислушаться к своему исконному нутру, жаждущему простить и помочь убийце искупить его грехи…
Юношу снова стошнило бурой, загустевшей кровью – но почему-то стало несколько легче. Совсем капля приложенных сил на то, чтобы залатать брешь в лёгком, иначе он умрёт, пускай и во сне – но придётся поплатиться тогда гораздо большим. Итак. Нужно решать. Как всегда, путей много, но для него есть только два: добить или пойти навстречу.
Добей. Интересно, что станет тогда с твоими крыльями? Карающий серафим – всего лишь воля Творца, не ответственная ни за что, не берущая на себя право ничего решать, беспристрастное чистейшее создание, истинный венец Его. Но здесь всё по-иному. Здесь решать только самому Сеанэ. И решение его останется с ним, и ему придётся принять и смириться с итогом. Ведь после его снов крылья порой светлели и даже – росли, когда он ещё был неокрепшим и юным, и не мог подняться в небеса, чтобы стать чуть ближе к прародителям. Впрочем… ближе им он так и не стал. И то, что он делает сейчас, только отдаляет его от блистающих звёзд.
Прости. Прости ему ту жертву, что он обрёк на ужасную участь. Прости ему всех других, которых он пытал – а он пытал, можно не сомневаться. Оступившийся агнец – схож ли он с этим обликом? Но… но все ведь, каждый заслуживает сострадания и любви. Каясь, существо раскрывает свою душу, прося помощи у высшей силы – так протяни ему руку, помоги ему, тех, которых он загубил уже не спасти, неужели ты пойдёшь на поводу у смертной логики – мести?
Как труден путь воли. Как трудно принимать решения. Как трудно оставаться при этом собой.
Талий сделал шаг к стоящему на коленях – почти тут же за тем, как отшатнулся. Цепи с грохотом упали к его ногам, глухо зазвенели, потянувшись за оковами, всё ещё стискивающими запястья ангела. Лицо его разгладилось, стало намного моложе и светлей, во взгляде проскользнуло свойственное ему спокойствие, и улыбка сочувствия скользнула по губам. Вот так, обходя его сзади – Талий слишком хорошо помнил, как из чрева мужчины выполз тот, с чьими глазами пришлось столкнуться, погружаясь в сознание убийцы. Тот, кто смотрел на него в упор, когда кровь той женщины ещё не успела раствориться в опасной слюне. Вот, кто его враг. Вот, кому не нужно ни прощение, ни осознание собственного «я». У кого и души-то, скорее всего, нет.
- Я помогу тебе, - тихо и ласково, с едва различимым глухим клёкотом где-то в груди, произнёс ангел, кладя руки на плечи Ремфану. – Тебя держит он, тот червь? Я помогу тебе обрести покой, только ты должен сам этого хотеть, - обнимая его сзади поверх рук, продолжал Сиан. – Доверься мне. Я не покину и не предам.